Читать книгу "Что скрывает снег - Юлия Михалева"

- Я к доктору, - не придумав ничего лучшего, объяснил Василий.

- Доктор уехал, еще в метель. В Алексеевку, оспу прививать. В округе нанаи, говорят, захворали, как бы не разнесли.

- Но как же: слыхивал я, он запил?

- Таким и уехал. Не впервые, чай.

- Далеко ушел, не скоро вернется.

- Да.

Василий замешкался.

- Давеча вы не зажигали свет.

- Да. Но ведь и вы не будете, ежели останетесь, верно?

Посчитав ответ гостеприимным согласием, Василий призадумался, чем исправить разрушения в мансарде. Ему приглянулся шкаф с бумагами: обширный, но по виду - не слишком тяжелый. То, что надо.

***

- Пока вы не можете уйти, господин учитель. Вы совсем не здоровы. Вам требуется неусыпный присмотр! Более того, вам точно надобна операция. Пожалуй, мы посмотрим на вас еще день-другой, а затем, ежели Черноконь так и не вернется, я сам ее проведу.

Доктор (Чувашевский предпочитал звать его про себя именно так, стараясь выталкивать из головы мысли о настоящем ремесле) вновь снял повязки с поврежденных ладоней и ступней, причинив нестерпимую боль. Она заставляла на время забыть даже о расшибленной голове, не говоря уж о душевных муках.

Растирая каждую рану марлей, вымоченной в спирту, фельд... то есть доктор говорил слова не менее мучительные, чем те действия, что производил. Чувашевский вновь ощутил на своих щеках сырость непроизвольных слез.

Вся ситуация сложилась настолько абсурдно и плачевно, что Чувашевский более не сомневался: несмотря на все пережитые ранее трудности, эта - несомненно худшая из того, что с ним до сей поры случалось. Истинно, бес попутал его посетить проклятый оплот блудниц!

Чувашевский принялся вслух читать «Отче наш».

- И верно, помолитесь. Это лучше, чем кричать. И, все-таки, постарайтесь не дергаться: от этого я повреждаю вам пузыри. Вот, посмотрите-ка на своих соседей - вытерпели куда больше вас, а молчат.

Сколь глупая, грубая шутка, вновь напомнившая об ужасе ситуации: о том, что учитель лежал среди тел в мертвецкой! Однако, несмотря на варварское высказывание, фельдшер все же заботился о Чувашевском. Кроме мучительных процедур, ставил усыпляющие уколы и давал микстуру, от которой боль уходила и на короткие минуты становилось покойно на душе. И, помимо того, он сказал правду: в отличие от тех, кто лежал на иных столах, учитель все еще оставался жив.

- Какой сегодня день? - вдруг спросил Чувашевский.

- Кажется, воскресенье, - отвечал фельдшер, произведя подсчеты. Учителю сдавалось, что за все время, минувшее с ужасного дня, тот ни разу не покидал управы.

- Совсем свело. Даже если вы меня выпустите, я во всяком разе не успею и на поздний молебен, - огорчился учитель.

- Разве вы не знаете? - удивился врачеватель. - Молебен не состоится.

- Как же так? Отчего? - встрепенулся Чувашевский, испытав неприятное предчувствие.

- Верно, а я и запамятовал: его как раз внесли, как вы уснули после морфия. Именно потому я и успел его бегло осмотреть.

- Кого же? - нетерпеливо вскрикнул учитель.

- Отца Георгия, - фельдшер указал кивком головы на очередной стол, покрывшийся буроватым сукном.

- Не может быть! Боже!

- Увы. И, знаете, думаю, господин помощник прав: это одна банда. И господин полицмейстер, и отец Георгий убиты одним способом: у них рассечена яремная вена. Это вот здесь, на шее, - фельдшер указал на Чувашевском. - Но орудия разные. Отца Георгия зарезали довольно широким ножом, лезвие которого, полагаю, каким-то образом дополнительно обточено вручную. Так часто делают. Однако и господин полицмейстер, и госпожа Вагнер убиты одним и тем же ножом, весьма необычным: очень тонким и длинным... Но, в отличие от господ, чья смерть, вероятно, стала весьма скорой, даме самым изуверским способом вспороли живот. При всех различиях все три случая в чем-то схожи, вы не находите?

- О боже мой! Боже мой! Зачем вы мне все это рассказываете? - напасти Чувашевского дополнились подкатывавшейся к горлу тошнотой.

Дверь в мертвецкую отворилась. Морщась и зажимая носы, вошли трое. Тот, что нынче возглавлял городскую полицию и давеча представился, как Деникин - худой, долговязый, с капризным лицом и удивленно приподнятыми бровями. Его помощник Ершов, чей брат числился в учениках Чувашевского - невысокий, смуглый, пухлогубый, с курчавыми жесткими волосами мавра. И третий - великан с кулаками величиной в хлебную буханку. Бороду они уже который день не брили, да и одежду не сменяли.

- До чего же здесь смердит!

- Впрямь, мочи нет. Мы должны с ними что-то сделать, господин помощник, и немедля! Вдова господина полицмейстера уже не раз спрашивалась, когда она сможет погрести тело. Три дня по обычаю когда еще истекли, - обиженным тоном заметил великан.

- Фельдшер, когда же вы докончите осмотр?

- Я еще намедни оставил подробнейший отчет на вашем столе, господин Деникин. Я как раз завершил анализ содержимого их желудков, и ...

- Епифанов! Отправляйся к вдове: пусть шлет за телом, и поторопится! Но что делать с госпожой Вагнер? Погребать за казенный счет?

- Не иначе. Изволите оформить?

- Именно, и поспешите! Так, а тех трех зашибленных, как вижу, вы уже отдали?

- Да, их отчеты я тоже оставил.

- Да-да, конечно. Я видел. Давайте-ка осмотрим отца Георгия.

Пока фельдшер, вдаваясь во все большие терзающие разум детали, повторял все, уже ранее услышанное Чувашевским, Деникину, учитель погрузился в собственные думы. Мысленно он посещал храм, но не только присутствовал на службе, а и принимал таинство исповеди. Не взирая на ту минувшую неприятность (хоть и не столь мучительную для тела, как нынешняя, но не менее болезненную для души), покаяние исцеляло, как ни что иное.

До чего же хотелось прямо сейчас поговорить с батюшкой! Конечно, не с отцом Георгием, с другим. Поведать, как все вышло, от начала и до конца. Ведь и в тот раз Чувашевский наконец-то поступил так, как велела не только совесть, но и христианский долг. И лишь только по этой причине ему снова пришлось согрешить, и куда более тяжко, чем прежде. Но ведь его собственный грех проистек из чужих грехов!

Чувашевский снова начал шепотом молиться.

***

Прихвостни сатаны - адские черти - до скончания веку жарят грешников на сковороде. Только они это делают уж после смерти - после того, как все грехи почившему растолкованы. Все по правде и справедливости - и бесы-то ее ведают, но только не эти живые демоны из плоти и крови.

Так, может, и нет его, никакого ада-то?

Павлина давно уже не молчала: не такова была эта боль, чтобы, превозмогая ее, чужие секреты и дальше сокрывать.